Конец лета - Страница 37

– Ты оторвалась от действительности.

– Я не оторвалась от действительности, это называется иначе. У меня другие ценности, и люди для меня значат больше, чем вещи.

– Люди?

– Да, люди. Человеческие существа, обладающие чувствами, страстями и всеми теми качествами, о которых ты давно забыл, если, конечно, они были тебе знакомы. Обычные люди, вроде нашей бабушки, Гибсона и бедняжки Тессы, которая ждет ребенка... и не говори мне, что он не твой, я не верю тебе, да ты и сам прекрасно знаешь правду. Ты используешь окружающих, а когда они перестают быть полезными, просто отмахиваешься от них.

– Но не от тебя, – возразил Синклер. – От тебя я не отмахнусь. Давай пойдем по жизни вместе!

– О нет, не выйдет. – Я с трудом стянула кольцо, ободрав кожу на пальце, и, поборов искушение швырнуть драгоценность в лицо Синклеру, схватила красивый футляр, положила сверкнувший крошечный обруч на бархат, закрыла крышку и бросила на приборную доску. – Ты был прав, когда сказал, что мы любили друг друга. Что было, то было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Теперь ты заслуживаешь даже не презрения, а жалости. Ты, должно быть, свихнулся, если решил, что я соглашусь жить с тобой, будто ничего не произошло. Ты и меня принимаешь за круглую дуру?!

К своему ужасу, я почувствовала, что не могу унять дрожь в голосе. Я отпрянула от Синклера, желая только одного – выскочить из машины и оказаться в месте, где можно в истерике орать и швырять вещи, давая выход эмоциям. Но бежать было некуда. Я съежилась, зажатая в крохотном пространстве машины Синклера. Атмосфера так наэлектризовалась, словно воздух уже не выдерживал накала страстей.

Какое-то время Синклер молчал, потом с вздохом подвел итог:

– Кто бы мог подумать, что из Америки ты привезешь такие высокие принципы.

– К Америке они не имеют никакого отношения. Просто я всегда была такой – такой и останусь. – У меня задрожали губы и слезы навернулись на глаза. – А теперь отвези меня домой.

И тут я не выдержала. Как я ни старалась, слезы хлынули соленым потоком. Я принялась искать салфетку и, конечно, не могла найти ее, так что пришлось взять платок, который молча протянул мне Синклер.

Я вытерла глаза и нос, и это странным образом разрядило обстановку. Синклер вытащил из кармана две сигареты, раскурил их и протянул мне одну. Жизнь продолжалась. Только сейчас я заметила, что, пока мы ссорились, совсем стемнело. На востоке уже блестел тонкий полумесяц, повисший над дымкой, которая надвигалась на нас с гор.

Осушив последние слезы, я тревожно осведомилась:

– Что ты будешь делать?

– Понятия не имею.

– Может быть, поговорим с Дэвидом Стюартом...

– Нет.

– Или с моим отцом. Человек он непрактичный, но очень умный. Можно позвонить ему...

– Нет.

– Но, Синклер...

– Ты права. Пора возвращаться домой, – отрезал он, включая зажигание. Взревел двигатель, своим шумом перекрывший все остальные звуки. – Давай остановимся по дороге в Кепл-Бридж и что-нибудь выпьем. Я думаю, нам обоим это не помешает. Мне-то уж точно, да и тебе перед встречей с бабушкой надо привести лицо в порядок.

– Что с ним?

– Опухло от слез. Оно было точно таким, когда ты болела корью. Ты снова превратилась в маленькую девочку.

Глава 10

В Шотландии такое серьезное дело, как выпивка, является чисто мужской прерогативой, наряду с похоронами. Появление женщин любого ранга в общественных местах не приветствуется, и, если мужчина, забывшись, приглашал жену или подругу в паб, дамам полагалось тихонько сидеть в самом темном углу питейного заведения, желательно подальше от отводящих душу друзей спутника.

Бар «Кримонд армс» в Кепл-Бридж не являлся исключением. В тот вечер официант провел нас в холодный малопривлекательный зал с оранжевыми обоями и плетеной мебелью. Стойку украшала нарисованная стая уток да одинокая ваза с пыльными искусственными цветами. Интерьер дополняли потухшая газовая печь, огромные пепельницы и пианино, закрытое, как я убедилась, на замок. В общем, развлекай себя сам.

Удрученная и окоченевшая, терзаемая смутными опасениями за Синклера, я сидела в полном одиночестве и ждала кузена. Наконец он появился с двумя бокалами в руках. Мне он взял немного светлого хереса, а себе большую порцию виски.

– Почему ты не зажжешь печь? – удивился Синклер.

Глядя на запертую крышку пианино и прекрасно понимая, что мы здесь лишние, я ответила:

– Я решила, что нельзя.

– Это смешно, – возразил Синклер и, наклонившись, чиркнул спичкой. Раздался хлопок, и в воздухе сильно запахло газом. Наконец вспыхнули языки пламени, и тепло разлилось вокруг моих ног. – Теперь лучше?

Лучше не стало, так как холод таился где-то внутри меня и никакое тепло мне бы не помогло, но я молча кивнула. Довольный, Синклер сел на плетеный стул, стоявший у коврика перед камином, закурил и, подняв бокал с виски, торжественно произнес:

– Я так жду тебя!

Это была наша старая шутка, означавшая перемирие. Мне полагалось тоже поднять бокал и ответить: «Я тоже жду тебя». Но я не стала этого делать, так как не была уверена, останемся ли мы друзьями после всего случившегося.

Разговор не клеился. Я допила свой херес, поставила бокал на стол и, видя, что бокал Синклера почти полон, сказала, что пойду приведу себя в порядок. Мне не хотелось предстать перед бабушкой заплаканной растрепой. Синклер обещал меня подождать, и я, спотыкаясь, поднялась по лестнице, отыскивая дамскую комнату, которая оказалась на редкость отвратительной. Я взглянула в зеркало и увидела ужасающую физиономию. Тогда я торопливо вымыла лицо и руки холодной водой, извлекла из кармана щетку для волос и причесалась. Все это время меня не покидало чувство, будто я смотрю какой-то американский фильм ужасов, где владелец похоронного бюро приводит в порядок мертвое тело.